Мы не можем знать, насколько сильно в итоге повлияют поступки таких людей, как доктор Алевтина Хориняк, или профессор Надежда Осипова, или мой папа, на ситуацию с доступностью обезболивающих средств для онкобольных. Все эти люди — это люди действия, решившиеся на их человеческий максимум. Я сожалею, что люди вынуждены идти на крайние меры. И, конечно, жаль, что нашей семье пришлось заплатить такую высокую цену. Но я не могу изменить то, что уже сделано.
После того, что произошло с моим папой, я пыталась через СМИ отслеживать ситуацию с обезболивающими и в какой-то момент мне показалось, что вот-вот что-то изменится. Но потом мне стали писать люди, что все остается по-прежнему. И увольнение профессора Осиповой (так совпало, что она является знакомой нашей семьи) лишний раз показало мне, что в этой сфере ничего пока что не улучшилось, к сожалению. Тех мер, которые тогда поначалу были предприняты — в том числе увеличение срока действия рецептов на обезболивающие — оказалось явно недостаточно.
Мне немного неловко рассуждать на эту тему, так как я не являюсь экспертом, но, насколько я понимаю, это очень глубокая, системная проблема, которую не исправишь каким-то одним приказом.
Здесь необходима просветительская работа. И с самими онкобольными, разъясняющая им, как работают обезболивающие средства. Часто бывает, что люди — так было и с моим папой — боятся пользоваться этими средствами, считая, что это нечто из арсенала наркоманов, и от применения обезболивающего они сразу же превратятся в растение.
Но, в первую очередь, нужна образовательная работа среди врачей по поводу того, когда какие средства и в какой форме предлагать человеку, чтобы дать ему возможность отдохнуть от боли на какое-то время. Из истории с папой мне стало понятно, что обезболивающие средства предлагаются человеку слишком поздно либо не предлагаются вообще. До получения рецепта многие больные сильно страдают, а их уговаривают, что надо потерпеть еще и еще немного.
А ведь есть больные, которые сами не жалуются совсем. Мой папа никому не жаловался никогда, лишь в последние пару дней, хотя ему было очень плохо уже задолго до того. В хосписах, насколько мне известно, есть такие врачи, которые знают, какой болью сопровождается каждая стадия болезни, что в таких случаях нужно спрашивать у больного, на что обратить внимание и как оценить общее состояние человека.
Я не знаю, по какой именно причине онколог так долго не предлагал папе обезболивающего. По его словам, он не считал, что обезболивающее ему необходимо: «Вам еще не так больно, чтобы выписывать такие средства». Очень много людей, насколько я понимаю, находятся в подобной ситуации, будучи убеждены врачами, что им еще надо терпеть. Им говорят: «Вы знаете, какой у вас диагноз, что же вы хотите, конечно, будет больно».
Возможно, что врачи загружены бюрократической работой, кучей отчетов, и из-за миллиона разных внутриведомственных приказов просто не знают, какую именно инструкцию им следует исполнять. И им проще вообще с этим не связываться.
Еще, как я знаю, доступности этих обезболивающих средств боится ФСКН: якобы ими будут пользоваться наркоманы. Но эта угроза преувеличена, поскольку там совершенно другое действие, другая длительность высвобождения действующего вещества, другие дозы и формы (например, пластыри).
Безусловно, система получения обезболивающих средств должна быть абсолютно дружественной для родственников больного. Здесь необходимо учитывать, что родственники умирающих людей находятся в сложном эмоциональном состоянии. Схема получения рецепта и лекарства по нему должна быть максимально простой — хотя бы ради того, чтобы человек в смятенном состоянии духа гарантированно не запутался, в какой кабинет бежать, когда, с какими бумажками.
Мне писали люди после того, что произошло с моим папой. Кто-то написал, что они приходили к врачам с вырезками из газет про моего папу и показывали их. После этого отношение сразу же менялось: выписывали достаточное количество обезболивающих. Кто-то писал, что, благодаря освещению истории моего папы в прессе, люди смогли уйти спокойно, без боли. А недавно написала одна девушка: у ее матери был инсульт, а не онкологическое заболевание, и ей отказались выдавать обезболивающие на том основании, что у нее не рак.
Людям, которые оказались в такой же ситуации, как и наша семья тогда, я бы хотела в первую очередь передать слова сочувствия. Несмотря на то, что это очень тяжело, не нужно стесняться обсуждать такую ситуацию со всеми родственниками и друзьями. Потому что если самым близким родственникам в этот момент бывает трудно куда-то звонить или искать информацию в интернете, то, может быть, эту работу мог бы проделать кто-то не настолько эмоционально вовлеченный. И действительно, есть специалисты, есть хосписы, где с вниманием к этому относятся, где могут посоветовать, как решать какие-то правовые вопросы. Безусловно, когда человек обладает полной информацией, он большего добивается. Информация есть, ее гигантские пласты — но ее трудно переработать, когда уходит близкий человек и когда он бьется от боли.
Совершенно жуткую историю я узнала в одном из московских хосписов: маленькая двухлетняя девочка лет умирала от рака, испытывала сильную боль. И если для взрослых список обезболивающих имеет хотя бы несколько пунктов, то для детей, особенно таких маленьких, там практически ничего нет официально разрешенного. И вот эта девочка кричит от боли в кровати, а рядом сидит ее мама и просто плачет, больше ничего она сделать не может для своего ребенка.
Мне кажется, что чем больше людей будет этим интересоваться, задавать вопросы врачам, куда-то писать и стучаться, тем больше шансов, что что-то будет меняться. И не только благодаря таким отчаянным шагам, как шаги моего папы или профессора Осиповой, или доктора Хориняк. И это будут изменения не революционным, а эволюционным путем. Я надеюсь, что эта система все-таки повернется к человеку лицом.
И для меня лично, и для нашей семьи будет на душе спокойней, если мы будем знать, что папин поступок привел к какому-то результату, что это была не напрасная смерть. Это единственное утешение, которое может быть для нас.