Татьяна Краснова

Мы сидим за бывшим хирургическим столиком, накрытым веселой скатеркой и похожим от этого на «приличный», на сервировочный. Анна Ивановна и Анна Петровна нарезали колбасы, высыпали в вазочку конфеты и даже почистили апельсин.

Анна Ивановна и Анна Петровна любят, когда я прихожу пить чай в их крошечную сестринскую, где пахнет чистым бельем и утюгом. Старшая сестра и сестра-хозяйка. Две немолодые уже женщины с добрыми, ласковыми лицами.

Обе много лет проработали в этом отделении, обе «болеют» за него, как за родной дом. Мы подружились почти два года назад, тогда я впервые пришла в чистое, светлое и очень больничное отделение для новорожденных в московской психоневрологической клинике.

Я тогда помогала одному из докторов найти для маленького пациента нужное лекарство.

Присмотревшись ко мне внимательно, Анна Ивановна подошла и заговорила со мной не про таблетки, а про рисунки на стенах.

— Представьте, вот вы так ждали ребеночка, так готовились, а он родился, и что-то пошло не так. И вы с ним попали не в палату, где лежат счастливые мамочки со здоровенькими младенчиками, а в реанимацию. И он у вас не закричал, как все, а даже не запищал, даже дышать сам не смог… И врачи говорят, что вам теперь не домой, а в больницу. И еще страшнее — вам в больницу не на день, не на месяц, а навсегда. Потому что он у вас не такой, как все. БРАКОВАННЫЙ. Знаете, как страшно?!

— И знаете, как ему, такому вот бедному, нужна мама?

Подруга-доктор рассказала мне как-то раз историю, которая поразила меня и не отпускает до сих пор. В одном очень дорогом и очень платном роддоме одна уже не очень юная женщина родила ребенка с синдромом Дауна.

Девочка была, по словам моей подруги, совсем неплохая, в общем здоровенькая, и на первый взгляд даже сказать было трудно, что ребенок не такой как все. Но скрывать от мамы правду нельзя, маме все объяснили. Та сказала: «Унесите ее пока, я буду думать!».

Три дня в отдельных палатах на разных концах огромного больничного коридора лежали новорожденная малышка и ее мать. Три дня девочку кормили из соски, она спала, ела и плакала как все нормальные дети. На третий день та, что ее родила, написала отказ. То есть, подумала и решила, что такой ребенок ей не нужен. Встала, собрала вещи и ушла.

Ушла она утром, а к обеду мою подругу вызвали в реанимацию: новорожденная девочка, которая еще час назад мирно спала в своем боксе, внезапно стремительно «ухудшилась» сразу по всем показателям.

К ночи, несмотря на все усилия врачей, малышки не стало.

Кажется, после того случая моя подруга перестала горячо ратовать за атеизм, и попросила отвести ее в какую-нибудь церковь.

— Им очень нужна мама! А маме — знаете, как страшно? А тут стенки белые, кровати больничные и все такое стерильное, чужое. А вдруг она испугается? А вдруг откажется? Вдруг бросит?!

Прошло почти два года со дня того разговора.

У нас самое веселое отделение во всей больнице.

Вся моя френдлента из Живого Журнала таскала в больницу мячики и ходунки, погремушки и резиновых утят, яркие картинки для столовой и ординаторской.

Нашлись среди нас художники, которые расписали коридоры птицами, цветами и облаками.

А вчера Анна Ивановна и Анна Петровна купили «по случаю» два куста искусственных роз в горшках, и поставили на столе у входа. Рядом с громадным плюшевым зайцем и одноглазым медведем.

Зимой мы снова нарядим елку…

Мы очень стараемся сделать больницу веселым, добрым и приятным местом.

Я все думаю — если бы окружающий мир был немного веселее, красочнее и добрее к той маме, что тогда написала свой страшный отказ — может, она бы оставила ребенка? Может, не бросила бы?

Мы не можем раскрасить весь белый свет для того малыша, которого сегодня принесла мне в ординаторскую подруга.

У него ДЦП, и он «отказничек». Он этого пока не знает, и дергает за крыло смешную бабочку, приклеенную к двери в процедурную.

Пока мы раскрасили для него одно отделение в больнице.

Но мы постараемся.

Мы правда очень постараемся.